Продолжение. Начало читайте здесь… Затем, никого не щадя, ни стариков, ни детей расстреливали и закапывали, некоторых живьём. Местных жителей даже близко не подпускали к полю. Тех, кто ослушивался приказа, тут же расстреливали. Это было вчера вечером, а утром эсэсовцы ушли. Маруся заплакала. Серафима обняла сестру, стараясь успокоить. Увидев, что Лена с дочкой уже уснули на печке, сказала тихо: «Давай и мы ложиться», и поцеловала Марусю в мокрую от слёз щёку. Та немного успокоилась: «Слава Господи, что все живы. А какого страха я натерпелась! И как хорошо, что ты теперь со мною».
Расстелив кровать в маленькой спаленке, они легли вместе. Маруся, как в детстве, прижавшись к старшей сестре, уснула сразу. Только Серафиме не спалось. Вспомнился мальчик, которого они откопали. Представила, какой ужас ему пришлось пережить, да и выживет ли ещё. Затем подумала, как хорошо, что Марусины дети находились в городе и не видели весь этот ужас.
Мысли перескочили на немцев, вернувшихся в деревню. Хорошо, что дом её сестры находился вначале улицы, а колонна проследовала в глубину деревни. Серафима прислушалась, но на улице было тихо. Решив рано утром вернуться домой, она задремала. Но сон её был тревожным и чутким. И чуть забрезжил рассвет, Серафима разбудила сестру, сказав ей о своём решении. Маруся стала упрашивать, убеждать остаться, но Серафима стояла на своём. Сонная Елена не поняла, зачем это мать хочет вернуться.
Но та, ничего не объясняя, велела быстро завтракать и уходить. Маруся хлопотала у печки, когда Серафима подошла к ней и обняла: «Прости, так надо. И сама тоже собирайся». Но сестра отказалась, сказав, что поедет в город к мужниной тётке, заберёт детей и вернётся домой ждать мужа. Серафима не стала её уговаривать, ведь она мать и дети для нее, важнее всего.
Лена разбудила сладко спящую Валечку, кое-как накормила, и та снова заснула. Серафима взяла на руки внучку и, попрощавшись с сестрой, вышла во двор, за ней Лена с узелком, который успела собрать им Маруся. Открыв калитку, женщины прислушались, тихо. Вышли на улицу; вокруг ни души и Серафима с облегчением вздохнула. Не сговариваясь, обе оглянулись на дом и увидели у калитки Марусю, которая плача, крестила их. Мать и дочь спешно пошли к дороге, по которой вчера бежали к деревне.
Серафима постоянно прислушивалась. Надо же, даже петухи не кричат и собаки не лают, немцы перестреляли всех. Да и в пути ни одна живая душа не встретилась. Видно, после зачистки фрицы успокоились и даже не выставили караульных в начале деревни. Подойдя к полю, женщины побежали, не глядя по сторонам, так и встал перед глазами вчерашний ужас. Они почти уже миновали это страшное место, как Лена тихо спросила: «Выживет ли мальчик?» Серафима ответила, что не знает, уж очень много крови потерял.
Дальше шли молча. Валечка проснулась и, держась за руки мамы и бабушки, шагала по дороге. Дважды они останавливались на обочине, чтобы подкрепиться и немного отдохнуть. Был уже полдень, солнце стояло высоко. Небо голубое, бездонное, ни облачка. Казалось, что нет никакой войны, это просто страшный кошмар, приснившийся им вчера. Жарко; в траве стрекочут кузнечики; порхают разноцветные бабочки. Тишина. Деревья мирно покачиваются от дуновения слабого ветерка. Но по мере приближения к Воронцовке мысли Серафимы всё тревожнее: не разбомбило ли дом, заняли ли немцы село, есть ли каратели? Сомнения терзали, но она упорно шла, так как чувствовала, что только дома они смогут выжить.
Вот и первые дома показались. Женщины заволновались, справа два дома были разрушены прямым попаданием, вот горе-то! Лена взяла дочь на руки, и они заспешили дальше. Снарядами почему-то было уничтожено в основном только начало села. Середина улицы, на которой стоял их дом, уцелела.
Увидев родную обитель, они так обрадовались! Ворота были распахнуты и женщины вошли во двор. Посредине стоял мотоцикл с пулемётом, а на ступеньках крыльца сидели немцы. Мать и дочь остановились как вкопанные.
Лена крепко прижала к себе ребёнка и со страхом смотрела на них. Серафима от неожиданности растерялась. Вдруг самый молодой немец, подошёл к Лене и стал рассматривать её и Валюшу. Серафима напряглась, мысли её путались, но ничего другого придумать она не смогла, как подойти и закрыть собой дочь и внучку. Немец хмыкнул и сказал что-то на своём языке остальным, те засмеялись. Лена отстранила мать и быстро стала говорить по-немецки, ведь она с детства знала и понимала этот язык.
Молодой немец с удивлением смотрел на женщину, но слушал очень внимательно. Затем, сказав «Гут», махнул рукой в сторону дома. Лена, посмотрев на опешившую мать, улыбнулась и подтолкнула её к крыльцу: «Пошли скорее». Фрицы, сидевшие на ступеньках, встали и пропустили их в дом.
Там был полный кавардак. Одежда и посуда разбросаны, печь всю закоптили. Занавески с окон валялись у печки на полу, запачканные грязью, мазутом. Кровати и табуретки перевёрнуты; перина и подушки вспороты, пух летал по комнатам, словно хлопья снега. Серафиму это нисколько не огорчило, главное стены и печка целы, да крыша есть над головой. Она стояла посреди кухни, думая с чего начать, как вдруг услышала приближающиеся шаги. Оглянувшись увидела в дверях того немца, с которым разговаривала Лена.
Он опять ей что-то говорил, а она отвечала. Сказав опять «Гут», он улыбнулся и, подмигнув Валечке, вышел. Серафима сгорала от нетерпения, ей скорее хотелось расспросить дочку, о чём она с фрицами говорила и почему их не тронули и даже пустили в дом. Как только шаги стихли, мать стала спрашивать. Лена улыбнулась и рассказала, что когда увидела во дворе немцев, то сильно испугалась, но прислушавшись поняла, о чём они говорят, и решила заговорить с ними на их языке.
А немцы проклинали войну и вспоминали о своих семьях. Лена поняла, что это не каратели. Один из них подошёл и стал рассматривать их, приговаривая: «Мать и дитя. Какой красивый ребёнок, у меня дома тоже дочка осталась.
Проклятая война разлучила нас, мы жили счастливо. Как там они теперь? Как отец с мамой, как Марта с дочерью? Давно не получал писем из дома». Лена очень испугалась за мать, которая воинственно подскочила к ним, закрывая собой. Но видя, что это немцев только рассмешило, она успокоилась и заговорила с ними. Сказала, что они вернулись после бомбёжки домой, идти им больше некуда, ребёнок сильно устал, и попросила разрешения зайти в дом. Немцы были удивлены тем, что с ними говорят на родном языке и пропустили их.
Затем тот же немец, войдя в дом, попросил, чтобы, как только они устроятся, Лена пришла к ним для разговора. Услышав последние слова дочери, Серафима забеспокоилась, но дочь, сказав, что всё будет хорошо, полезла на печку. Нужно было привести в порядок лежанку для Валечки, которая с интересом копалась тут же в разбросанных вещах. Прибравшись, Елена накормила малышку остатками еды, которую дала им Маруся в дорогу и уложила спать на печку, задёрнув занавеску.
Взяв ведро, Лена сказала, что пойдёт за водой и вышла. Серафима стала собирать разбросанные вещи. Она постоянно прислушивалась, но ничего кроме громкого смеха немцев не слышала. Ей казалось, что уже прошло много времени, а дочери всё нет. Наконец она услышала её голос и подошла к окну, в проходной комнате, выходящему на крыльцо, и увидела Лену. Та стояла с полным ведром воды и о чём-то разговаривала с немцами.
Она говорила спокойно, уверенно на лице не было и тени страха. Мать прислушалась, но ничего понять не смогла. Вдруг дочь улыбнулась, кивнула и пошла в дом. Серафима бросилась к ней, её глаза были полны тревоги. Лена поставила ведро и обняла мать: «Всё нормально, мама. Они просили убраться и приготовить что-нибудь поесть. А ещё, не занимать комнаты, вечером приедет старший офицер. Нам разрешили пока жить на кухне». Серафима понимала, как тяжело даётся Лене это спокойствие, ведь ей приходится сдерживать ту ненависть, что испытывала к врагам, незвано пришедшим на родную землю.
Женщины принялись за уборку. Наведя порядок, отправились в сарай за дровами, чтобы затопить печь и что-нибудь приготовить. Отворив дверь, они поняли, что готовить не из чего. Ни курей, ни уток не было, немцы подчистили всё. Взяв дрова, пошли в дом. Пока дочь растапливала печь, Серафима открыла подпол и спустилась вниз. «Ух!.. Слава Богу, не тронули, а может, не нашли, второпях». Лена тоже заглянула в погреб: всё, что они успели заготовить к зиме, стояло не тронутым.
Погреб у них был в необычном месте, в сенях, потому и не заметили. Достав солёных огурцов, они закрыли крышку погреба половиком и отправились на огород подкопать картошки. Им никто не мешал, и этим женщины были очень довольны. Но вели себя осторожно, на душе было как-то не спокойно. Да ещё этот офицер, который должен приехать вечером. Что скажет? Может выгнать и на улицу. Куда податься тогда с дитём, чем кормиться? Осень уж скоро. А тут у них огород, заготовки, какое-то время можно продержаться. Серафима решила, что будет просить офицера не выгонять их, согласится на любую работу.
За окошком начало смеркаться. Солдаты потянулись в дом и, увидев, порядок, наведённый женщинами, закивали: «Гут! Гут! Гут!» Двое прошли в дальнюю комнату и, повесив автоматы на спинки кроватей, расселись на них. Тот немец, что общался с Леной, подошёл к печке, открыл крышку чугунка и понюхал. «Зер гут!» — сказал он и, закрыв чугунок, что-то сказал Лене.
Та кивнула и пошла в комнату за ним. Серафима встревожилась, но дочь практически сразу вернулась. В руках она держала четыре банки тушенки и плитку шоколада. «Это для солдат и офицера. Надо ещё вскипятить чайник», — пояснила она. Серафима пошла за водой. Давно проснувшейся Валюше надоело сидеть на печке одной, и она позвала маму.
Лена посадила дочурку на лавку возле печи и, обняв, стала ей рассказывать сказку. Вдруг солдаты вышли из комнаты и сели за стол. Разговорчивый немец подошёл и взял девочку на руки. У Лены сердце оборвалось, но тот улыбнулся и сказал, чтобы она быстро накрывала стол, так как господин офицер приедет поздно, они будут ужинать без него. Лена зажгла керосиновую лампу и стала быстро выставлять на стол еду, краем глаза следя за дочкой. Девочка сидела на коленях у немца, а двое других, улыбаясь, что-то ей рассказывали. Малышка недоумённо смотрела на чужих дядей, которые говорили на непонятном ей языке. Потом перевела взгляд на маму и громко заплакала.
Тут вошла Серафима, увидев плачущую внучку на коленях у немца, она быстро поставила ведро на порог и как фурия метнулась к ребёнку. Выхватив внучку, крепко прижала её к себе и отошла в тёмный угол, за печку. Фрицы оторопели. Затем один из них зло усмехнувшись, покрутил пальцем у виска и рявкнул: «Эссен!» Лена испуганно поставила на стол чугунок с картошкой, где уже стояла миска с солёными огурцами, лежал шоколад и стояли неоткрытые банки с тушёнкой. «Брод, шнапс!» — зло выкрикнул немец.
Лена развела руками, больше, мол, нет ничего. Солдат что-то ворча себе под нос, достал нож и стал открывать тушёнку. Лена налила воды в чайник и поставила его на печь. Пока мужчины ели она незаметно ушла за печку, где тихонько сидели мама и дочь. Ребёнок давно успокоился и слушал внимательно бабушку. Лена села рядом и погладила дочурку по голове- как же испугалась за неё и за бабушку. Она попросила дочку сидеть тихонько за занавеской на печке и не кричать, не смеяться и громко не плакать, когда в доме чужие. Валюша внимательно слушала маму и кивала головкой. А Серафима, горько улыбаясь, думала, что не сможет такая кроха всё это выполнить. Господи, что же будет дальше?
Солдаты, стуча ложками по банкам, уплетали тушёнку с картошкой и огурцами, громко смеялись, рассказывая что-то друг другу. А в темноте за печкой сидели испуганные, голодные женщины и маленький ребёнок. Всё, что осталось с дороги, варёное яйцо да кусочек чёрного хлебца, они отдали ребёнку в обед. Но уже вечер и голодная малышка спрашивала, когда же они будут кушать. Не зная, что ответить дочке, Лена заплакала.
Серафима отослала её посмотреть, не закипел ли чайник, а сама, поцеловав внучку, пообещала, что скоро покормит её. Вскоре послышался грохот отодвигаемых табуреток. Женщины поняли, что немцы пошли на крыльцо. Из открытой двери потянуло табачным дымом. Серафима выглянула из-за печки, никого. Она быстро схватила ещё тёплую картошину из чугунка и вернулась в угол. За печкой было темно, и она с трудом нашла руку дочери. Сунув картофелину, сказала, чтобы та покормила дитя, сама же вышла на крыльцо.
Мужчины курили. Серафима спросила знаками, можно ли убирать со стола. Но они посмотрели на неё, как на полоумную, затем стали что-то говорить. Ничего не поняв, она возвратилась в дом. Лена задвигала занавеску на печке; значит, внучка уснула, поняла Серафима. Дочь протянула матери руку, в которой была половинка картофелины и сказала: «Даже не доела. Съешь мам, ты же целый день ничего не ела». «Потом», — ответила мать и положила остатки картошки в карман фартука. Затем попросила, что бы Лена узнала у фрицев, можно ли убирать со стола. Дочь вышла. Серафима увидела пустые банки из-под тушёнки на полу у печки, она бережно, чтобы оттуда не выпали остаточки, подняла и положила их в подол фартука.
И тут вошли немцы и Лена. Серафима замерла, ей вдруг стало стыдно, как будто её застали за каким-то непристойным занятием. Она побросала банки обратно и выпрямилась. Немец, вошедший первым, был высоким и худосочным, лет сорока, с тонким слегка горбатым носом и колючим взглядом. Криво усмехнувшись, промолвил: «Швайн» — и ушёл в комнату. Второй, лет тридцати пяти, слегка одутловатый, с круглым лицом и хитро бегающими глазками, хихикнул и тоже ушёл. Третьим был молодой немец, лет двадцати восьми, с открытым взглядом и улыбчивым лицом. Это он разговаривал с Леной.
С состраданием посмотрев на Серафиму, он перевёл взгляд на Лену, и что-то быстро сказав ей, ушёл вслед за остальными. «Надо было подождать мама, — грустно произнесла дочь.
— Курт сказал, что скоро приедет офицер, надо чтобы картошка была тёплой». Она отложила шесть картофелин и поставила чугунок на печку. Серафима снова собрала банки и налила в них немного тёплой воды из чайника, поболтала и слила воду в маленький чугунок. Лена не поняла, зачем мама это делает и спросила её. «Нам нужно выжить, дочь, а значит, все средства хороши. И ради своих родных я готова загнать свою гордость далеко.
Для меня это не унижение, а обстоятельства и испытания, которые посылает нам судьба», — как-то слишком строго сказала она. И дочь поняла, что мама говорила это, прежде всего для себя. Серафима покрошила в чугунок с жирной водой сырую картофелину, присолила и поставила на печку, подкинув дров, чтобы медленно томилась.
Женщины сели за стол и стали есть уже остывшую картошку, запивая тёплой водой из чайника. Поужинав, убрали со стола. Серафима отправила дочь к Валюше на печку, а сама прилегла на лавке тут же. Но уснуть ей не удалось, так как послышался шум подъехавшей машины. Переговариваясь, немцы выскочили из комнаты во двор. Серафима поспешно встала, оправила одежду, надела фартук и заглянула за занавеску на печке, беспокоясь за дочь и внучку. Солдаты так громко топали и кричали, не разбудили бы.
Вошли немцы и с ними офицер; невысокого роста, лет сорока слегка полноватый, с интеллигентным лицом и жёстким взглядом серых глаз. Он что-то говорил солдатам, но увидев Серафиму, замолчал. Он подошёл к ней и, осмотрев холодным взглядом с ног до головы, не говоря ни слова, развернулся и пошёл в комнату. Солдаты отправились за ним. Серафима была возмущена: никто не смел так на неё смотреть, как на какое-то ничтожество.
Подошедший Курт, тронул её за локоть и жестом указав на стол спокойно сказал: «Эссен! Эссен!» Женщина поняла, что от неё требуется и стала быстро накрывать на стол. Вскоре появился офицер и сел за стол. Серафима тихонько наблюдала как он ест. Офицер ел медленно, с каким-то достоинством, тщательно пережёвывая пищу. Закончив с едой, он указал рукой на чайник и на ломаном русском произнёс: «Матка, чиай».
Серафима достала кружку и, положив сушёные листья чёрной смородины, залила кипятком. Мужчина внимательно посмотрел на неё и вдруг усмехнулся. Его взгляд потеплел, и Серафима, вдруг неожиданно для себя, сказала: «Пейте, очень вкусно и полезно». И быстро отошла к лавке. Немец пристально посмотрел на неё, но она выдержала этот тяжёлый взгляд. Отхлебнув из кружки душистый настой, он опять улыбнулся и кивнул: «Кхорошо!»
Допив чай, ушёл в комнату, а Серафима убрав со стола и потушив лампу, легла. На улице была глубокая ночь. Ей не спалось. Что же будет завтра, думала она, не заметив, как и задремала. Чуть забрезжил рассвет, Серафима встала и тихонько разбудила дочку. Внучка ещё спала. Женщины привели себя в порядок и занялись хозяйством. Им надо было угодить офицеру, чтобы он не выгнал их из дома. Затопили печь, сходили на огород за картошкой, нарвали немного поздних яблок.
Принесли воды, поставили вариться картошку и греться чайник. Это всё, что они могли предложить этому немцу. Проснулась Валя и выглянув из-за занавески, громко крикнула маме, что очень хочет кушать. Женщины улыбнулись. Мать и дочь, прижав пальцы к губам, зашептали, чтобы она говорила тихо, а то разбудит чужих дядей. Они её будут ругать, но увидев слёзы в глазах ребёнка, Лена взяла её на руки и поцеловала.
Она стала опять объяснять Валюше вчерашние наставления. Малышка кивнула, что всё поняла. Лена умыла её и стала кормить супом из маленького чугунка, который с вечера приготовила бабушка. Наевшись, дитё шепотом попросилось погулять во дворе, но мать, посадив обратно на печку, строго наказала сидеть как мышка и задёрнула занавеску. На кухню вышел Курт и, кивнув, Серафиме, стал что-то говорить Лене. Она побледнела и пошла за ним в комнату. Дочь отсутствовала минут десять, но Серафиме казалось, что очень долго, она заволновалась.
Но вот Лена вернулась и, улыбнувшись, матери, стала рассказывать. Курт сказал, что вчера он доложил офицеру, что в дом вернулись хозяева, две женщины и маленький ребёнок. Офицер сначала хотел выгнать их, но Курт сказал, что они пригодятся по хозяйству, да и молодая женщина хорошо говорит и понимает по-немецки, так как её отец из обрусевших немцев. Эти подробности смягчили офицера.
Он разрешил им проживать на кухне, готовить, стирать, убирать, но с условием, чтобы он не видел и не слышал ребёнка. Так как, плачь детей, его очень раздражает. Утром он позвал Лену и, поговорив с ней об этом, отпустил. Во время разговора женщин, подошёл Курт и опять что-то сказал Лене, та быстро засобиралась. На застывший вопрос во взгляде матери ответила, что идёт с Куртом на базар, господин офицер велел достать шнапс, курицу и что-нибудь из съестного, очень уж у них скудный стол.
Серафима немного успокоилась, что дочь пошла не одна. Курт хотя и враг, но вроде бы плохого они от него ничего не видели, да и перед офицером за них похлопотал. Она продолжала работу по дому, изредка заглядывая за занавеску, чем там занята внучка. Ей было около трёх лет, она уже хорошо говорила и была смышленым ребёнком. Словно чувствуя опасность положения, девочка вела себя тихо.
Она играла с тряпичной куклой. Как мама приставляла пальчик к губам и говорила, чтобы та не капризничала и не кричала громко, а то придут чужие дядьки заберут её и увезут далеко-далеко. Со стороны это выглядело забавно, если не было бы так печально. Ребёнок, лишённый детства, подвергающийся каждую минуту смертельной опасности из-за того, что он просто ребёнок – это страшно. Серафиме больно было смотреть на игру внучки, но изменить она ничего не могла. Спасибо Господу, что, хотя бы живы и невредимы остались.
Офицер не выходил из комнаты, наверное, отсыпался. Солдаты, поливая друг другу из ведра, умывались во дворе. Затем уселись за стол завтракать. Тихо переговариваясь, они достали тушёнку и стали открывать банки ножами, не обращая внимания на Серафиму. Позавтракав, они ушли курить на крыльцо, а женщина, собрав пустые банки из-под тушёнки, проделала с ними те же манипуляции, что и вчера вечером.
В полдень дочка и Курт возвратились с базара. Они принесли полмешка муки, четыре курицы, шесть яиц, три буханки хлеба, бутыль с молоком и четверть самогона, а также кусок сала, вязанку лука и какие-то крупы. Часть продуктов сложили в сарай, там было прохладно. Дверь закрыли на замок, а ключ Курт забрал себе. Курей велели ощипать и сварить, молоко вскипятить.
Проснулся офицер, ему сварили три яйца и подали стакан горячего молока. Позавтракав, он с двумя другими немцами уехал куда-то на машине, а Курт остался приглядывать за хозяйством и за женщинами. Ничего из продуктов взять они не могли, так как боялись. Лишь для внучки Серафиме несколько раз удалось украдкой взять немного съестного. Картошка была своя, и немцы разрешали брать её, хотя большую часть забирали себе. Офицер стал привозить каждый день продукты.
Белый хлеб, масло, шоколад, тушенку, птицу, муку, яйца и многое другое. Часть продуктов, наверное, было пайком, а большая часть награбленное в соседних деревнях и сёлах. Все продукты убирались в сарай под замок. Курт выдавал определённое количество на день и смотрел за приготовлением и расходом. Иногда, когда всё начальство уезжало, он намазывал белый хлеб сливочным маслом и, положив сверху развёрнутую плитку шоколада, подходил к печке, где сидела полуголодная Валечка.
Курт протягивал ей хлеб и, улыбаясь, говорил: «Эссен, медхен, эссен». Малышка испуганно смотрела то на маму, то на бабушку и, если они кивали головами, тянула худенькие ручонки к этой белой ароматной булке. Видя, с какой жадностью ребёнок, точно оголодавший зверёк, откусывал кусочек хлеба, немец громко смеялся и с довольным видом уходил в комнату. Серафима тут же подходила к дитю и забирала у неё этот бутерброд, боясь за здоровье внучки.
Девочка начинала плакать, тогда Лена брала дочку на руки и старалась быстро успокоить её, мало ли как отреагирует немец на плачь ребёнка. Она объясняла Валюше, которой страшно хотелось съесть сразу всё, что этого делать нельзя, иначе будет сильно болеть животик. Лучше бабушка будет давать ей понемногу. Дитё успокаивалось, с нетерпением ожидая следующего раза, когда дадут эту вкуснотищу.
Серафима делила на несколько частей бутерброд и по чуть-чуть подкармливала внучку. Иногда Курт, когда никого не было, разрешал девочке побегать по дому и даже сам с ней играл. Всё бы ничего, но фрицы нашли погреб и съели все припасы. Остались лишь пучки трав и лебеда, которую собрала на всякий случай Серафима. Они практически голодали. Чтобы хоть как-то продержаться варили из картофельных и овощных очистков, оставшихся после приготовления еды немцам, похлёбку, да заваривали травы, которым немцы не нашли применения.
Наступила середина осени. В ближних деревнях и сёлах, практически не осталось продуктов и фашистам приходилось отправляться в дальние поселения. Но местные партизаны отбивали обозы с продовольствием, нападали на склады с оружием, взорвали комендатуру в соседнем селе и расстреляли предателей полицаев. Немцы предприняли карательные меры.
Начались облавы, аресты, расстрелы ни в чём не повинных людей, показательные казни. Фашисты пытались запугать местное население. К началу января 1943 года, наши войска перешли в наступление под Сталинградом, что очень обеспокоило фрицев. Слухи об этом, укреплённые молвой, очень поднимали настроение советских людей. Местное подполье стало смелее и активнее действовать на территории оккупантов.
Фашисты тоже усилили карательные меры, начались повсеместные обыски. Искали партизан, тех, кто помогал или сочувствовал, кто был связан с ними. По доносам предателей расстреливали целыми семьями, не щадя никого. И чем фронт становился ближе, тем сильнее лютовали немцы. Жители села уже слышали приближающуюся канонаду прифронтовой полосы. Серафима старалась на улицу ходить сама, боялась за Лену.
Однажды она пошла за водой, где у колодца встретила соседа, что возил их на станцию попрощаться с Петром. Мужчина рассказал ей, что наши войска уже близко и не сегодня-завтра выбьют немцев из села. Известие очень обрадовало женщину. Вдруг они заметили, как в село въехала легковая машина. Из неё вышли четыре немца в эсэсовской форме, и направились к избам на противоположной стороне улицы.
Серафима поспешила домой и поделилась доброй вестью с Леной. И женщины с хорошим настроением принялись за хозяйство. А в это время в их селе начались обыски и зачистки. Эсэсовцы обходили дом за домом, выгоняя на улицу мужчин. Зашли в соседний с Серафимой дом, там жила одинокая пожилая женщина. Один из солдат схватил испуганную старуху за руку и стал трясти её, при этом что-то крича по-немецки. Женщина ничего не понимала, что от неё хотят, но вдруг вспомнила, что дочка Серафимы знала этот язык. С ужасом глядя в искажённое злобой лицо солдата, она указала на соседний дом и сказала, что Лена всё понимает и знает.
Фриц оттолкнул ее, и они быстро пошли к дому Серафимы. Курт сидел на крыльце, когда во двор вбежали эсэсовцы. Не слушая, они оттолкнули его и вошли в дом. Лена стирала немецкую форму, а Серафима чистила картошку, рядом на лавке, болтая ногами, сидела Валюша. Вошедшие немцы, а их было двое, остановились посреди кухни и наставили автоматы на женщин. Один из них спросил: «Льена?» Женщина, вытирая руки о передник, ответила, что это она и спросила, что им от неё нужно. Немцы удивлённо переглянулись и, опустив автоматы, что-то сказали ей. Лена стала собираться. Подошёл Курт и быстро стал говорить с ней. Лена испуганно и удивлённо смотрела на него.
У Серафимы захолонуло сердце, а руки и ноги стали вдруг какими-то ватными, она почувствовала беду и не могла вымолвить и слова. Лена быстро оделась и, взяв на руки дочь, крепко прижала к себе и поцеловала, словно прощалась навсегда. Подошла к оцепеневшей матери и, передав ей ребёнка, сказала: «Береги её, мама». Она поцеловала мать и, не оглядываясь, вышла из дома, эсэсовцы вышли за ней.
Серафима, словно оглушенная, стояла с внучкой на руках, глядя на закрывшуюся дверь, через которую только что увели эсэсовцы её дочь. Видя состояние женщины, Курт подошёл к ней и стал что-то горячо объяснять, но она не понимала, ни единого слова и немец ушёл. Серафима очнулась от того, что внучка гладила её по щеке. Крепко прижав к себе ребёнка, она в изнеможении опустилась на лавку возле печки.
По лицу потекли слёзы, притихшая малышка с удивлением смотрела на плачущую бабушку. Валечка не понимала, куда чужие дядьки увели маму и почему плачет бабуля. Серафима посадила девочку на печку и села дочищать картошку. Она делала всё автоматически, словно во сне, в голове была пустота, навалившаяся беда лишила её права мыслить. Она всё видела, слышала, но мозг отказывался воспринимать и обдумывать что-либо.
Возле дома остановилась машина, и офицер почти вбежал в комнату. Серафима стояла у плиты, мешая ложкой кашу, приготовленную фрицам на ужин. Офицер торопливо отдал какие-то распоряжения. Немцы засуетились и взяв у Курта ключи, побежали в сарай. Серафима даже не оглянулась, продолжая мешать варево. Валечка, наблюдавшая с печки за бабушкой, спряталась за занавеску и притихла, когда пришли немцы. А Серафима, продолжая работу по дому, ничего не замечала вокруг. Прошло достаточно много времени.
Вдруг где-то близко громыхнуло, и Серафима очнулась, прислушалась: бомбили, скорее всего, город, но слышно было хорошо. Из комнаты выскочили немцы с чемоданом и какими-то мешками. Они пробежали мимо Серафимы, замершей у печки, на улицу и сели в машину. В доме остался только Курт. Он подошел к женщине и, сунув ей в руки свёрток, сказал: «Матка, эссен. Киндер эссен». Затем стал ей что-то быстро говорить и жестами показывать на стены дома, но она ничего не понимала. Услышав сигнал автомобиля, он отчаянно махнул рукой и выбежал из дома.
Серафима услышала звук отъезжающей машины и выглянула в окно. По улице шли, ехали на машинах и мотоциклах, танках и подводах немцы, они отступали под натиском советской армии. Женщина смотрела, как драпают гитлеровцы, и слёзы лились из её глаз. Она думала о Лене. Господи, почему такая несправедливость? Лучше бы забрали её, а не дочь. Что с ней, где она, жива ли? Что она теперь скажет Петру. Эх, не уберегла. Эти вопросы полностью захватили её сознание.
Вдруг совсем близко раздался взрыв. Дом вздрогнул, в окнах, выходящих на улицу, выбило стёкла. Серафиме осколком оцарапало щёку. Не почувствовав боли, она кинулась на кухню к печке. Откинув занавеску, увидела, что внучка спит. Женщина вернулась в комнату и стала подушками и тряпками затыкать окна. Набросив старенькую душегрейку, Серафима надела валенки и вышла на крыльцо, прислушалась. Где-то недалеко шёл бой.
Женщина подошла к калитке и с опаской выглянула наружу. Улица была темна и пустынна. Серафима встала на лавку, которая была прямо под окнами, ей нужно было срочно закрыть ставни, иначе выхолодится весь дом, и даже печка не спасёт. Руки коченели на морозе, но она упорно делала своё дело. Даже одиночные выстрелы, раздававшиеся поблизости, не испугали её.
Закрыв ставни, она быстро вернулась в дом. Калитка осталась не запертой, так как немцы сломали засов. Серафима закрыла дверь в комнату, чтобы холод не проник на кухню. «Нужно будет потом забить досками», — подумала и прижалась к тёплой печке. Мысли её были о дочери. Жива ли? Вдруг она услышала на крыльце шаги и чьё-то тяжёлое дыхание. «Неужели опять немцы?» -промелькнуло в голове.
Серафима так и замерла на лавке. В дверях стояла вся грязная, в крови, но живая – её Лена. Серафима бросилась к дочери и они, обнявшись, заголосили. На печке проснулась Валюша. Отогнув краешек занавески, она выглянула и, увидев маму, заулыбалась. Лена посмотрела на дочку и тоже улыбнулась ей. Слёзы счастья потекли по её щекам, смывая кровь и грязь. Она благодарила Господа за то, что вновь видит свою девочку и маму, что вернулась в родной дом, что Господь дал ей силы пережить весь тот ужас, произошедший с ней.
Ребёнок удивлённо смотрел на маму и не понимал, почему она такая грязная, почему они с бабушкой так громко плакали. Серафима велела внучке оставаться на печке, пока мама не помоется и не переоденется. Серафима сбегала в сарай за дровами, поставила ведро с водой греться на печку. Помогла дочери снять грязную, разорванную одежду и умыться. Мать закутала Лену в старое одеяло и усадила возле печки.
Пока грелась вода, дочь рассказала о том, что с ней произошло. Эсэсовцы повели её по дороге к райцентру. Чем ближе они подходили к городу, тем громче становились звуки взрывов и стрельбы. Навстречу ехали грузовики, легковые машины, мотоциклы, заполненные немцами. Эсэсовцы, конвоирующие Лену, стали нервно спорить друг с другом. Из их разговора она поняла, что немчура драпает и наши уже совсем близко.
Внезапно начался артобстрел. Это произошло так стремительно, что женщина не успела ничего понять. Взрыв. Её как пёрышко подняло в воздух, затем ударило о землю и, она потеряла сознание. Сколько пробыла в этом состоянии, Лена не знала. Очнулась от того, что сильно замёрзла, голова болела, в ушах стоял звон. Стряхнув землю со снегом, которой её присыпало, женщина выползла на дорогу. Всё тело нещадно ломило, голова кружилась. Отлежавшись и немного придя в себя, огляделась.
На дороге валялась разбитая снарядами техника, трупы немецких солдат, офицеров. Канонада взрывов раздавалась где-то далеко в стороне. Лена заставила себя встать и, шатаясь, как пьяная побрела домой. Её кидало из стороны в сторону, ноги были ватными, сильная головная боль мешала думать. Всё вокруг и сама дорога было изрыто воронками от мин и снарядов, некоторые ещё дымились.
Земля была перемешана со снегом, кровью и изуродованными трупами, повсюду валялись части человеческих тел. Лену несколько раз вырвало, то ли от контузии, то ли от увиденного ужаса. Её начало лихорадить, но она, не останавливаясь, упорно шла домой, к дочери, к матери. Как они там? Мама, наверное, уже испереживалась вся. Вдруг до неё донёсся звук мотора, обернувшись, женщина разглядела приближающуюся легковушку. Лена замерла она не могла бежать, не было сил.
Машина остановилась возле неё, взглянув, женщина похолодела. В машине сидели немцы. Шофёр молодой парень и офицер, лет пятидесяти, на заднем сидении. Брезгливо посмотрев на женщину, офицер произнёс: «Нины», — и наставил на неё дуло автомата. Затем указал оружием на дорогу. Лена поняла, что эти немцы заблудились и им срочно нужна дорога на Нины.
Женщина пошла впереди машины. Она шла очень медленно, офицер злился и кричал: «Шнель, шнель!» Но у неё не было сил, тогда он знаками показал, чтобы она села рядом с водителем. Кое-как бедная женщина влезла в машину и жестами стала указывать куда ехать. Вот они въехали в родное село и проехали мимо её дома. Она отметила про себя, что дом не пострадал, это её немного успокоило. Вскоре показалась окраина села и поворот с указателем Нины. Машина остановилась и Лену вытолкнули в снег.
Офицер вышел из машины и, качнув дулом автомата, крикнул: «Шнель, шнель, дафай, дафай!» Испугавшись, она побежала, ощущая спиной нацеленное на неё оружие и крик фашиста: «Тра-та-та-та-та!» Она ждала, что вот-вот ей в спину полетят пули. Пронеслась мысль, что вот там, на дороге она спаслась, но смерть всё равно нашла её. Обессиленная упала прямо в снег, будь, что будет. Переведя дыхание, прислушалась. Уловив шум отъезжающей машины, женщина ещё сильнее вжалась в дорожную колею. Полежала ещё и, подняв голову, посмотрела: автомобиля не было.
Облегчённо вздохнув, она поблагодарила Бога и, собрав последние силы, побрела домой. Лишь подходя к дому, она почувствовала, что окоченела и не ощущает ни рук, ни ног.
Выслушав дочь, поохав, Серафима принесла одежду, полотенце и корыто. Вода согрелась и она, как в детстве, сама вымыла дочь и помогла ей надеть чистые вещи. Усадила за стол и, налив в кружку самогон, который припрятала от немцев, заставила Лену выпить. Положила в миску горячую кашу, что варила для немчуры. Валюша, привыкшая за эти месяцы сидеть, как мышка, молча, наблюдала с печки за ними. Пока дочь ела, Серафима покормила вкусной кашей и внучку.
От непривычного спиртного Лена раскраснелась, по телу разлилась теплота, ей было так хорошо и уютно с мамой. Серафима отправила дочь и внучку спать на печку- печное тепло все хвори выгоняет. Лена обняв дочурку, мгновенно уснула. Мать, убравшись, подошла к печке и стала на лавку. Она посмотрела на мирно спящую дочь. «Бедная моя девочка.
За что ж ей такие испытания. Ведь и пожить-то совсем не успела ещё». Женщина стала читать молитвы, чтобы Господь услышал её и помог дочери и внучке, чтобы зять остался в живых, чтобы закончилась эта проклятая война, принёсшая всем столько горя. Она так истово молилась, что не сразу услышала стук в дверь.
Внучка ещё не уснула, она просто лежала рядом с мамой, ей было спокойно и хорошо. Малышка думала, что если чужие дядьки не придут больше, то значит ей можно громко говорить, хохотать. И никто не будет ругать её и не заберёт от мамы и бабушки. И Валюша счастливо улыбнулась и, придвинувшись к спящей матери, поцеловала её в щёку. Затем малышка прислушалась к шёпоту бабушки и вдруг услышала стук в дверь. Она посмотрела на Серафиму и поняла, что занятая своей молитвой, она не слышала стука. Внучка дотянулась до руки бабушки и, ухватившись за рукав её кофты, дёрнула. Женщина вопросительно посмотрела на ребёнка. «Ба, стучат», — прошептала Валюша.
Серафима задёрнула на печке занавеску и пошла в сени. Подойдя, она с тревогой в голосе спросила: «Кто там?» Услышав голос соседки, облегчённо вздохнула и отодвинула засов. Женщины поздоровались. Соседка сразу начала разговор с главного. Она рассказала, что видела в окно, когда немцы драпали, то вырыли под всеми четырьмя углами дома Серафимы ямки и, побросав туда какие-то железяки, закопали их.
Женщина позвала Серафиму с Леной и внучкой к себе в дом, на всякий случай. Та поблагодарила её, но отказалась, сказав, что сама во всём разберётся. Соседка ушла, а Серафима вдруг вспомнила Курта, как он что-то ей пытался сказать, как указывал на стены. Оглушённая горем она не услышала его тогда, а он ведь пытался предупредить её. Внучка выглянула из-за занавески, бабушка строго велела ей там и оставаться до её прихода. Серафима быстро оделась и пошла в сарай за лопатой.
Подойдя к первому углу, она сразу поняла, где копали. Женщина сунула лопату в снег, и сразу же раздался металлический лязг. Отбросив лопату, Серафима стала осторожно разгребать руками снег, думая, как же хорошо, что она додумалась надеть рукавицы. Металлические банки немцы не смогли закопать глубоко, так как земля хорошо промёрзла и была как камень. Поэтому они сделали небольшие углубления, и завалили снегом. Переходя от угла к углу, женщина откопала все четыре банки и, сложив их в передник, побежала к реке.
Спустившись с горы, она покидала железяки в неглубокий колодец, который был под горой и быстро пошла обратно. Только она поднялась, раздался страшный взрыв. Её подняло взрывной волной и отбросило на несколько метров. Женщина упала и сильно ударившись, потеряла сознание. Серафима очнулась, над ней склонилась дочка и трясла её за плечи. Слёзы катились по щекам Лены, и она отчаянно кричала: «Мамочка, ты слышишь меня, мамочка!» Женщина с помощью дочери села и вымученно ей улыбнулась: «Всё нормально, родная, пойдём домой».
Тело от удара о землю болело, опираясь на дочь, она встала, и женщины потихоньку побрели домой. По дороге она спросила Лену, как та оказалась на речке. Дочь ответила, что проснулась от грохота, думала, что началась бомбёжка, но других взрывов не последовало. Тогда она обратила внимание, что матери в доме нет. «Может пошла зачем-то в сарай, но уже ночь, что ей там делать», — вслух рассуждала она. И тогда Валюша, рассказала про соседку и, что бабушка велела ей сидеть на печке, пока она не придёт и ушла. Лена оделась и вышла во двор.
Она увидела брошенную у сарая лопату и следы валенок, уходящие за калитку. Женщина поспешила по этим следам, которые вели к реке. Не доходя до горки, она нашла тело матери. Лену всю трясло, она наклонилась к ней и прислушалась, дышит, видимо без сознания. Дочь стала тормошить её и когда та открыла глаза, заплакала от счастья, слава Богу, жива. Опять Господь спас их. Но это были ещё не все испытания, которые уготовила им судьба. В село вместе с Красной армией вошёл и партизанский отряд.
Фрицев быстро выбили, но за те несколько месяцев оккупации немцы уничтожили хлебозавод, школу, маслобойный завод, взорвали элеватор, железнодорожный вокзал, разорили колхоз и уничтожили много домов. Партизаны пригнали несколько подвод с продуктами, отбитыми у немцев, раздали местным жителям и беженцам, что возвращались в свои сёла через Воронцовку. Это была огромная помощь для голодающих и бездомных, исстрадавшихся людей. Но война продолжалась, наши войска гнали гитлеровцев с родной земли, освобождая города, деревни, сёла.
Советские войска, а вместе с ними и партизаны, покинули Воронцовку. И та, как и многие другие освобождённые сёла, деревни и города, старалась выжить и подняться из руин. Немцы уничтожили и угнали с собой всю скотину и птицу.
Кушать было нечего. Оголодавшие люди ели кошек, бродячих собак, ворон, на селе не осталось никакой живности. Серафима вспомнила про разбомбленный элеватор и решила попытать там счастья. У развалин было много народа, собирали жмых подсолнечника и льна. Кто руками, кто совками, сгребали его в вёдра, мешки, передники вместе с грязным, засыпанным осколками кирпича и пыли после бомбёжки снегом.
Женщина тоже принялась за работу. Набрав два ведра этой снеговой каши, пошла домой. Дорогой Серафима думала, жаль, что Лене пришлось остаться дома с дочкой, а то бы набрали больше. Ну да ладно, завтра ещё сходят. Но больше никому не пришлось идти на элеватор, там поставили охрану и никого не пускали, кроме тех, кто собирал жмых на склад. Надо было искать где-то пропитание. Лена вместе с несколькими женщинами отправилась в соседнюю деревню, там были неубранные поля.
После боёв и бомбёжек, вокруг воронок повыбрасывало, где свёклу, где морковку, где картошку и люди собирали мёрзлые, пополам с землёй, клубни и тащили на себе, порой многие километры, через овраги, леса эту драгоценную еду, чтобы накормить голодных детей и родных. Серафима, остававшаяся с внучкой дома, каждый раз переживала, вернётся ли дочь домой.
Спасали травы, которые Сима собрала летом. Лебеду, крапиву, жмых, очистки вымоченных мёрзлых овощей, растирали и пекли лепёшки. Мать делила их так, чтобы хватило на несколько дней. Лена собралась на толкучку. Она взяла кое-что из своих вещей. Ей удалось обменять их на сушёную тараньку и небольшую горстку пшена. Рыба была очень сухой и солёной, но Серафима вымочила три штучки и в этой воде сварила часть пшена. Оставшиеся продукты убрала. Кое-как, впроголодь, дотянули до весны. Начались огороды, но сажать было нечего.
Немцы уничтожили весь посевной фонд. Собирали, по крупицам, по всем домам у кого, что осталось. В разбомбленных домах откапывали погреба, так набралось немного семенной картошки, которую резали на несколько частей с глазками и делили на всё село. На восстановленную железнодорожную станцию прибыли восемь вагонов с посевным материалом и два с продовольствием.
Те районы и республики, где не было оккупации, выслали помощь. Люди воспряли духом. С энтузиазмом восстанавливали колхоз, маслобойню, школу. Отремонтировали хозпостройки. Появились мелкие промартели, варили мыло. Всем работающим выдавали немного зерна, пайки и жмых для растопки печек, из которого люди пекли макухи, такие чёрные, пополам с корой и травой, лепёшки. Восстановили кирпичный завод.
Государство помогало стройматериалами, которые прибывали по железке. Город присылал в помощь людей, сохранившуюся и отремонтированную технику. Засеяли поля, высадили огороды. Серафима с дочерью по очереди ходили на работы, так как не с кем было оставить ребёнка. Они засадили огород, тем, что смогли достать, картошкой и кукурузой.
Выданное зерно берегли. На окраине села у мужчины сохранилась старинная ручная меленка. Каждый день к нему выстраивалась огромная очередь односельчан, чтобы смолоть зерно. Приезжали и из соседних поселений. Вот Серафима и берегла зерно, для муки. Паёк тоже был скудным, да и давали его на одного работающего, а их, едоков, как- никак трое. А огород, когда ещё поспеет. Серафима с Леной осмотрели весь дом.
Собрали то, без чего они обойдутся. Ненужные вещи привели в порядок, и мать рано утром отправилась в город на толкучку. Может, удастся продать или обменять на что-нибудь съестное. Домой она вернулась после обеда, уставшая, но довольная. Часть вещей ей удалось обменять на муку и соль.
Женщина рассказала дочери, что дорога совсем безлюдная, и она очень боялась, когда шла туда и обратно, вдруг её ограбят, отнимут с таким трудом добытое. Она бережно достала из мешка старенькую наволочку, заполненную на одну треть ржаной мукой и носовой платочек, завязанный узелком, в нём была соль.
Один из уголков платка был завязан отдельно. Серафима, улыбаясь, поманила к себе внучку и, развязав кончик платка, достала маленький кусочек сахара. Малышка взяла его и, не зная, что с ним делать, посмотрела на маму. «Мам, она ж никогда ещё не видела сахар», — сказала Лена и стала рассказывать ребёнку, что сахар сладкий, предложив ей лизнуть. Валюша с осторожностью лизнула белый камушек и, улыбнувшись, сказала: «Вкусно». Хотя Серафима старалась экономить, но не купить гостинец для внучки, не смогла. Кое-как дотянули до июля.
В саду поспели ягоды, ранние яблоки, белый налив. На грядках подросли многолетки: лук, щавель, петрушка, кое-где вошёл прошлогодний укроп. Насушили себе, а излишки Серафима носила в райцентр на базар, что-то продавала, а что-то обменивала на муку, соль, спички, керосин и мыло. Осенью огород не порадовал, урожай картошки был скудным.
Зато неплохо уродилась кукуруза, а огромное старое абрикосовое дерево, стоящее под окном кухни, дало небывалый урожай. Ягод насушили, наварили варево. Так в старые времена на Руси уваривали ягоды и фрукты до состояния густого повидла. Затем раскладывали по крынкам, завязав сверху льняной тряпицей. Хранилось в прохладном месте оно долго. С дровами женщинам помог сосед. Он из лесхоза на подводе себе возил сухостой, валежник.
Да и чего греха таить, рубили и хорошие деревья, лишь бы до весны продержаться и не замёрзнуть. Мать с дочерью сами пилили брёвна, кололи их на чурки и складывали в сарай. Всю зиму, почти до середины весны, Лена моталась по деревням и сёлам, меняя кукурузу и сухофрукты на муку, соль, мыло и керосин. И назло всем смертям они выжили. Однажды, глядя в окно, Серафима заметила почтальоншу.
Та направлялась к ним. Женщина забеспокоилась, от зятя давно не было весточки, многие уже на их улице получили похоронки. Посмотрев на почтальона, Серафима поняла, что письмо с фронта и это хорошая весточка, так как девушка устало улыбнулась и сказала: «Берите, не бойтесь». Она отдала письмо и торопливо ушла, сославшись, что ещё ко многим нужно зайти и не всем она несёт радостное известие. Лены не было дома, она должна была вернуться только через день.
Не открывая письма, мать положила его за иконы. Поблагодарила Господа за хорошую весть и, перекрестившись, пошла кормить внучку. А на следующий день возвратилась дочь. Она очень устала и продрогла. Лена стала спрашивать, как они тут поживали без неё. Мать с загадочным видом, молча, ушла в комнату.
Начало:
Ирина Владимировна Деньгова (Лукашенко)